Расширение в тисках

— Антон Павлович, чем кончится эта война?
— Я думаю, миром.
А.П.Чехов

Скрупулезный в подборе материалов о «ликвидации» Уфимской губернии, С.Орлов опустил некоторые факты, касающиеся причастности к этому процессу иных национально-территориальных образований. Например, о том, что сначала, а именно 27 мая 1920 года, постановлением ВЦИК Мензелинский уезд Уфимской губернии был передан совсем другой республике, новообразованной Татарской АССР [61, с.58]. Действительно, не под редакцией же Д.М.Исхакова из ЦЭИ АН Татарстана им. Ш.Марджани об этом вспоминать! Но интересно мнение автора, следует ли этот факт также пересмотреть, как и поглощение БАССР остальных 4 уездов означенной губернии, делая «прогноз на будущее» [1, с.4]?

Кстати, интересны удивительные превращения, произошедшие с башкирами, населявшими переданный ТАССР уезд. Их результатом стало мистическое исчезновение почти 200 тысяч башкир, преимущественно переданных соседней республике Мензелинского и Бугульминского уездов. По переписи 1897 года только в Мензелинском уезде их насчитывалось 197 тысяч, а в 1926 году — 1752 башкира. Зато число татар неожиданно выросло, несмотря на всеобщую разруху [45, с.28].

Упаси Аллах, в Татарской АССР не устраивали этнических чисток, массовых расстрелов, продразверсток, голода, не жгли деревень — национальность просто переписывали, и башкир исчезал не физически, а на бумаге. Зато его дети уже точно, силой вещей, становились детьми другого, пусть братского народа. Позже народившаяся башкирская бюрократия пыталась применить этот прием (переписывание национальности) своих татарских учителей против них самих, но получалось топорно и плохо. Повторяю — все это вполне естественно, и не унижает татарский народ, — просто открытое выступление — не типичная для него форма борьбы.

Его ниша — постепенное расширение своего культурного влияния, «продавливание» нужных решений, аппаратная борьба в составе имперских структур за повышение своего статуса. Для таких методов зачастую требуется не меньше мужества, чем в бою — вспомним судьбу Мирсаида Султан-Галиева.

Но, к сожалению, иногда подобное «продавливание» ведется в такой форме, что вызывает у задетых им соседних народов по отношению к татарской элите не восхищение, а куда более тяжелые и негативные чувства. Пример — современная компания по дискредитации властей и самого существования «братской» Республики Башкортостан, которая ведется Казанью в последние месяцы с размахом, близким к истерике [5; 1; 3; 6].

Потому то не хотели башкиры менять завоеванную, через реки крови и унижение компромиссов, башкирскую автономию на выдуманную в кабинетах «Татаро-Башкирскую АССР», что знали — в аппаратных играх им с татарами не тягаться, хоть при царе, хоть при ЦК. Знали, что приставка «Башкирская» отвалилась бы со временем от нее, как хвостик у ящерки. И, развалилась бы такая АССР при «катастройке», хорошо, если бы как Чечено-Ингушетия, поначалу без крови. А если бы как Грузия?

Заметим, что такие «перечисления» уездов из одной губернии в другую, например, «из Уфимской в Самарскую и наоборот», практиковались не только при большевиках, но и при царях [61, с.51]. Что никого не ущемляло, кроме местных бюрократов. Поскольку губернии являлись условной административной единицей единого правового пространства, а не национально-территориальным организмом, в отличие от башкирских вотчинных земель, Башкирского Войска или БАССР, например, объединенных по этническому, органическому признаку.

Башкортостан — т.е. «страна башкир» именно таковым организмом является, как и Россия в целом. Да, он объединяет в себе не всех башкир, и далеко не только башкир — так же, как Россия — не всех русских, и далеко не одних русских. Но от этого Башкортостан не перестает являться единым этносоциальным организмом.

А организм, в отличие от механизма, нельзя разрушать безболезненно (вспомним крик души И.А.Ильина: «Россия есть единый живой организм!»). И являлся им ранее, поэтому, пока он находился в рамках одной государственности — российской, и одного правового поля — особых законов Российской империи о башкирах — его территориальная и этнокультурная целостность кардинально не ущемлялась. Именно поэтому большинство башкир было вынуждено последовать за Валидовым, а не за Курбангалиевым — они не могли, как уральские казаки, уйти со своей Родины в изгнание (за исключением нескольких тысяч активных сторонников «Великого имама Дальнего Востока»).

Потому что казаки — скорее субэтнос, чем этнос, они все же ближе к сословию, способному менять место обитания, чем к отдельному народу, а башкиры — именно этнос, причем немалый, народ со своей Родиной, страной башкир — Башкортостаном. И другой Родины у них нет. Что особо и справедливо отражено в Конституции РБ 1993 года [84].

Обратим внимание, что российское право вполне устраивало башкир, пока выделяло и защищало их правовые (особый, «башкирский» статус) и экономические особенности (вотчинное право на землю). Они восставали лишь тогда, когда это право нарушалось. В то время такое выделение было сословно-административным (башкиры-вотчинники, Войско Башкирское), в наше — путем признания башкирской государственности в форме автономии («суверенитета»).

Исключение — краткий период 1865-1917 гг., когда Россия попыталась, причем постепенно, без «шоковой терапии» образца 1990-х гг., строить «гражданское общество западного образца», с такими его неизбежными атрибутами, как колониализм и трайбализм (борьба, включая вооруженные столкновения «граждан» («погромы») по племенному признаку за экономические и политические «ниши» в обществе, в котором ранее они были разведены по своим сословным «нишам»). Колониализм же неизбежен для такого общества потому, что без ограбления колоний не найти ресурсов для достаточно зажиточного массового «среднего класса», который и служит стабильности современного западного «общества двух третей» (оставшаяся «третья часть» — это бедные, которых без эксплуатации колоний либо экономически зависимых территорий было бы намного больше). Но даже в этот, едва ли не самый трагический для башкир период, вотчинное право башкир на землю юридически сохранялось (хоть и сильно ущемлялось фактически) и не распространялось на других.

Любители плоских исторических аналогий по типу «восстановления исторических губерний», будьте последовательны, попробуйте при этом восстановить (в модели) и не менее историческое вотчинное право башкир на землю по этническому признаку! Вы представляете, какой взрыв при этом последовал бы? Ведь это означало бы, в наших условиях, действительную экономическую дискриминацию небашкир по этническому признаку! Несравнимо более болезненную и существенную, чем логичное требование президенту РБ знать язык коренного, «титульного» населения своей республики!
До 1920 года — не означало, потому что логика и административного управления (губернии), и экономического права России, включая земельное, резко отличалась от современной. В такой степени, что просто сравнивать нельзя. Но именно поэтому нельзя переносить и методы административного деления ХIХ столетия в век ХХI — это, как видим, исторически некорректно, юридически нелогично, и просто глупо.

В целом, в основе интерпретации С.Орлова лежит методологическое искажение терминов. Уфимская губерния была не «отдельным регионом» по отношению к Башкирии, поскольку Башкирия, Башкортостан — понятие в то время не административное, а историческое, географическое и этнографическое (буквально — «страна башкир», являвшихся коренным населением сразу нескольких губерний, а не только Уфимской и Оренбургской). А губерния была чисто административным образованием исчезнувшей Российской империи, так же, как и волости тех же Уфимской и Оренбургской губерний, уже включенные в Малую Башкирию (она же — Республика Башкурдистан, она же — Башкирская Советская Республика) по договору с РСФСР от 20 марта 1919 года. Т.е. являлась просто материалом для нового типа национально-территориального устройства и администрирования России, включая процесс оформления национально-территориальных автономий, признанных жизненно необходимыми для всей страны в ходе и по результатам Гражданской войны.

Никаких юридических и моральных препятствий этому процессу наблюдаться не могло. Поскольку они были безвозвратно устранены полной победой одной из сторон в Гражданской войне и грядущей централизацией. Что касается «волеизъявления» некоторых населенных пунктов против их вхождения в Башкирскую Республику [1, с.34-35]… Это явление было естественно, и отнюдь не в одном направлении, были и обратные примеры.

Эти примеры столь известны, что их вынужден привести и сам С.Орлов: «некоторые селения Белебеевского уезда Уфимской губернии как-то дружно захотели присоединиться к Башкирии. Читая протокол общего собрания граждан, я обратил внимание на дату — 12 марта 1921 года» [1, с.52]. Правда, комментарии к ним весьма странны. Внезапная активность жителей оставила в недоумении. Но, листая документы вышеуказанной комиссии, я наткнулся на командировочное удостоверение, выданное в Стерлитамаке 19 февраля, и вздохнул — все встало на свои места. Цитирую: «Предъявитель сего т. Имашев Фазгллахмет командируется, в Белебейский уезд Илькуминской волости по весьма срочным делам для доставки материалов касающихся Большой Башкирии». Ничего нового! Еще год назад по этим же местам разъезжали агитаторы, «обещая населению различные льготы в житейском быту, как-то: что в Башкурдистане будет свободная торговля, монополии хлеба и реквизиции скота не будет, как это практикуется в советской республике России»132. Это строчки из акта, составленного по данному случаю властями губернии». Действительно, «ничего нового». Только зачем сокрушенно вздыхает г-н Орлов — не совсем понятно [1, с.52-53].

Разве башкирские агитаторы солгали? Разве не факт, что башкиры действительно всеми силами добивались на всей территории своей республики запрета «реквизиций скота», продразверсток, монополии хлебной торговли и прочих прелестей большевизма [16, с.337]? И разве частично, пусть на исторически краткий срок, они не добились этого, в пределах возможного?

На другой странице своего исследования автор сам вынужден упомянуть, что «Территория автономии некоторое время оставалась вне «правового поля диктатуры пролетариата» [1, с.41]. Именно поэтому Валидов заверил Троцкого, что в крайне жестоком «вилочном мятеже», вспыхнувшем в январе 1920 года против реквизиций в еще не вошедших в Башкирию остатках Уфимской губернии «не примет участия ни один башкир» [16, с.338]. Конечно, насчет «ни одного башкира» в этих многонациональных уездах Валидов преувеличил. Но на подконтрольной ему территории, в Башкирской Автономной Советской Республике, его оценка соответствовала действительности. Потому что в том месяце поводов для него в автономии не было. Только когда реквизиции коснулись самой Малой Башкирии и в ней начался голод — башкиры ответили башкиро-советской войной 1921 г. [термин А.М.Буровского]. Зная, как нередко в своей истории, что обречены на жестокое поражение. Вернемся к нашей теме.

Очень скоро стало ясно, что «народными референдумами» не добиться ничего, кроме продолжения Смуты и взаимных обид.
И власти вернулись от р-революционно-демократической фразы к старому принципу — учет этих «волеизъявлений» велся, и иногда даже принимался во внимание (если совпадал с политикой самих властей) [61, с.80, 123-130], но главным основанием стала политическая, экономическая, регионально-административная целесообразность. Которая при оформлении БАССР, в целом, была соблюдена, доказательство чему — в ее современном положении «республики-донора». Чем же недоволен г-н Орлов?

С точки зрения башкир, самостоятельной, отдельной от них этнокультурной единицей Уфа никогда не была, этот город — исторический центр управления башкирами с момента его образования и по сей день [Р.Г.Буканова, Б.А.Азнабаев, С.Синенко]. А с образованием башкирской автономии этот центр логично становился столицей — их народа, как и всего населения Башкирии. Кого же еще?

Истинная правда, Уфа не была городом с башкирским населением. В 1920 году башкиры составляли в Уфе 1,5 % жителей [62, с.119]. А население Вильнюса литовским — являлось? Нет, это было польско-еврейское Вильно. А Тбилиси — грузинским, Сухуми — абхазским, Киева — украинским, Казани — татарским?

Нет, конечно, во всех этих столицах население традиционно было смешанным и в основном этнически «некоренным», хоть «коренные» в нем также присутствовали. Что естественно и даже обязательно для административных центров любой империи.
Т.е. центров управления территориями «коренных», поскольку в империях «коренные» «коренными» не управляют. (В Тбилиси большинство составляли армяне, в Сухуми — грузины, армяне и русские, в Киеве и Казани — русские).
Но это не помешало этим городам стать и оставаться столицами национально-государственных образований определенных «коренных», «титульных» этносов. Изменить это положение можно только силой, но и то весьма сложно. Кстати, Сухуми полностью лишился грузинского населения именно после сомнений последнего в его принадлежности к Абхазии и в праве на существование Абхазии вообще. Точнее, запретило само имя и автономию Абхазии грузинское руководство: как З.Гамсахурдиа, так и Э.Шеварнадзе (точно так же, как планировали это сделать по отношению к башкирам пан-татаристы), а поплатились за такое новшество простые абхазы и грузины Абхазии.

Насколько понятия «Уфа» и «башкиры», «Башкирия», неразрывны, в русском историческом самосознании, можно судить по С.М.Соловьеву — крупнейшему историку России своего времени, называвшему Мурата, наиболее известного властям предводителя башкирского восстания 1708 года (эпизода русско-башкирской войны 1704-11 гг.) «уфимским башкиром» [66, с. 543]. Хотя никакого прямого отношения к городу Уфе Султан Мурат не имел. Еще один пример: воюет в Забайкалье белая Уфимская дивизия. Но это отнюдь не русская по составу боевая единица. «Уфимская дивизия, состоящая из башкир и татар, была оставлена арьергардом в Чите, как надежная часть» [18, с.165]. Поэтому «С согласия Главнокомандующего и начдива Уфимской решено переименовать таковую в 2-ую Уфимскую мусульманскую дивизию, в составе которой 4-ый и конные полки — в башкирские, а 8-ой Камский — в татарский» [18, с.164].

Поселения на территории Уфы существовали со времен неолита, включая ордынский и ногайский периоды истории Башкортостана [85]. Как русская крепость и город, Уфа была создана именно с соизволения и по просьбе башкир [82], и именно для управления ими (и конечно, пришлым населением их страны, вошедшей в состав России). А также в целях обороны — как самих башкир от набегов ногайцев, кучумовичей, казахов, калмыков; так и пришлого населения — от самих башкир во время восстаний.

Изначально это город башкирской истории, административное и географическое сердце Башкортостана, на котором смыкались границы «четырех дорог» Башкирии: Ногайской, Казанской, Сибирской и Осинской — чисто башкирских территориальных единиц, нигде в России, кроме страны башкир, с XVI века не применявшихся [82]. Не говоря уже о древней истории поселений на ее территории до вхождения Башкортостана в состав России, которые не имели никакого отношения к последней [85].
Итак, Уфу нельзя рассматривать как «столицу отдельного региона», отдельного от страны башкир — Башкортостана и их истории. Наоборот, история Уфы всегда входила и входит в их историю, как и в историю России, разумеется.
Что касается остальной территории Уфимской губернии, то, во-первых, Орлов сам признает, что любой город не может существовать без исторически, географически и экономически окружающих его территорий, т.е. Уфа — без ближайших уездов Уфимской губернии [1, с.36]. Т.е. объявить Уфу столицей Башкирии без присоединения к ней этих уездов невозможно. Иначе пришлось бы действительно «резать по живому пространству региона» [1]. Причем резать без всякого смысла и с политической, и с исторической и экономической точки зрения.

Во-вторых, вся бывшая Уфимская губерния входит в исторический Башкортостан. Это — исторически башкирские земли. Впрочем, автор, в отличие от его казанского редактора и уфимского «за выпуск ответственного», допускает, что «в XVI веке так и было» [1, с.51]. Только почему «в XVI веке»? В XVIII веке территория их проживания была еще больше: от Волги до Тобола [46, с.18]. В современную РБ не вошли входившие в АБСР территории Аргаяшского кантона, современный Аргаяшский, Кунашакский и Сосновский районы Челябинской области, где процент башкир выше, чем в нашей республике. Все же напомним некоторые, общеизвестные факты. Весь бассейн реки Демы, например — с XVI века вотчинные земли башкирского племени Мин, северная часть современной Уфы, согласно шежере М.Уметбаева (1841-1907), автора, признанного российской наукой — земли рода Юмран-Табын [86]. А в более древние времена, если верить Р.Г.Кузееву, чью теория этногенеза башкир Н.Швецов, «ответственный за выпуск» книги С.Орлова, считает единственно верной и «наиболее фундированной» [6, с.10] (слова-то какие все ученые!), Бугульминско-Белебеевская возвышенность и вовсе была местом этнообразования башкирского народа [87].

Не удаляясь в столь седую древность, отметим, — и в 1798-1865 гг., т.е. в период Войска Башкирского, территорию Уфимской губернии занимали башкирские кантоны: Челябинского уезда — 4-й, Бирского уезда — 5-й, Уфимского уезда — 7-й, Стерлитамакского — 8-й, Бугульминского (переданного в 1920 году из Самарской губернии в ТАССР) — 10-й, Мензелинского (переданного в том же году той же новоиспеченной автономии) — 11-й, и т.д. [61, с.19-21].

Т.е. это земли и население, подлежавшие особому, Башкирскому войсковому управлению во главе с Оренбургским генерал-губернатором. Земли башкир, объединенных по этническому признаку в особое военное сословие — Войско Башкирское (вместе с мишарями, составлявшими 5 собственных отдельных кантонов в тех же уездах, и позже — с тептярями — полиэтничным субэтносом арендаторов башкирских земель) [61, с.24].

Тогда откуда такие «двойные стандарты»? В отечественной публицистике всех направлений считается правилом хорошего тона взволнованно сочувствовать сербам Косово: Косово — исторически сербская земля, святая для сербов, как для всех нас — Бородино, и только потому, что число албанцев в этом краю в ХХ веке намного превысило число сербов, его силой выключают из сербской государственности! Какая несправедливость! Но 4 бывших уезда бывшей Уфимской губернии для башкир — не менее «своя» Родина, чем для сербов — Косово, да и процент башкир в ней всегда был и есть выше, чем ныне православных в этом албанском анклаве.

Башкиры не составляли в этих 4 уездах к 1922 году процентного большинства? Истинная правда. Как и татары — в ТАССР. Суть в другом — башкиры добились автономии в составе России, а уж реализация ее, волей истории, была невозможна без включения населенных башкирами исторически башкирских территорий, где на момент создания большинство составили небашкиры. По крайней мере, тех из них, которые могли в нее войти в рамках допустимого компромисса, не нарушая регионально-экономической и политической целесообразности (см. гл. 6, 7, 8).

Но суть дела глубже — интерпретация С.А.Орлова несовместима не только с идеологией самого существования РБ, но и национально-территориальных образований в России вообще. Включая суверенный Татарстан. Судите сами. «Проект был изначально провальным» [1, с.61] — это об образовании Башкирской Республики (в пределах Малой Башкирии). То, что без признания Малой Башкирии более чем сомнительно было бы появление Большой, даже в урезанных рамках БАССР — очевидно. Более того, проблематичным по причине отсутствия всяких юридических и прочих оснований и прецедентов, было бы создание национально-территориальных автономий в составе РСФСР вообще.

Но и это еще не все. Орлова можно понять более корректно — «провальным» был лишь «мононациональный» принцип построения Башкирии. Что ж, его исправили, с присоединением Уфимской губернии БАССР отошла от «мононационального» шаблона, и жизнеспособность этого национально-территориального образования в составе России ныне очевидна, это — действительно «регион — донор». Что же после этого не нравится критику?

Мононациональный проект — «провальный»; расширенный, регионально обоснованный — опять неправильный. Но почему? Ответ очевиден — в осуществленном с 1919 и успешно расширенном с 1922 года проекте БАССР ему не нравится его национальный характер. Прилагательное «Башкирская» или существительное «Башкортостан». Как и Н.Швецову, который это заявляет открыто, резко, устно и печатно, благо у нас призывы к уничтожению самоназвания страны, данного ей коренным народом, ее населяющим, почему то не считаются подстрекательством межнациональной розни. Демократия, однако. Только представьте себе аналогичные призывы — название «Россия» следует упразднить, т.к. в России, помимо русских, проживают еще около 100 народов. И «Татарстан» — аналогично — там русских вообще почти половина (примерно как и в Башкортостане, кстати). И «Франция» — там половиной скоро станут мусульмане. И т.д. А вот Великобритания вообще называется по имени давно исчезнувшего коренного народа — бриттов, и никого это почему-то не смущает. Впрочем, само название «Республика Башкортостан», по моим наблюдениям, у нас также никого не смущает, кроме специфически озабоченных товарищей типа Н.Швецова. Некоторые процессы, в ней происходящие, людей смущать могут, но это уже из области политики, а не истории, в которых постоянно путается Н.Швецов.

По поводу неудачи «мононационального принципа» построения Башкирской Республики спорить не стану. Лишь замечу, что, во-первых, такой подход вовсе не был единственным даже у одного А.-З.Валиди. Более того, именно А.-З.Валиди первым понял порочность такого подхода, в отличие от башкира-троцкиста Шарифа Манатова [16]. И выступил не за независимость, а за автономию Башкортостана. И всегда выступал за федеративную Россию. Каковой она до сих пор юридически является [17].
Независимость нужна Башкортостану только в случае, если Россия безвозвратно развалится, к чему она была устрашающе близка в 1917 году [20]. Чтобы уменьшить страшные последствия такого развала, хотя бы на территории Башкортостана [17, с.56]. А еще башкиры боролись за свое право на самоопределение, которое ныне является международно общепризнанной нормой. Право на самоопределение совершенно необязательно означает отделение Башкортостана от России, которое было бы просто безумием.

Наоборот, реализация права на самоопределения в нашем случае была возможна именно в форме самоопределения в виде автономии в составе России. Т.е. подтверждения союза с ней, действующего с конца XVI века. Но это подтверждение имеет смысл только в том случае, если такое самоопределение добровольно.
Сомневаться в таком выборе башкирского народа могут только люди, всерьез считающие, что ему есть разумная альтернатива, что в нашем случае сепаратизм разумен. Лично себя я к таковым не причисляю. Но вывод из позиции противников «национальных республик», В.А.Тишкова и В.Р.Филлипова [88], именно таков. Из позиции Н.Швецова и С.Орлова — тем более. И, на мой взгляд, такая позиция нелогична и непатриотична.

Во-вторых, не ошибается тот, кто ничего не делает. В частности, подобных «провалов» удалось избежать при образовании Татарской и прочих АССР именно потому, что они были созданы с учетом опыта самостоятельного предшественника — Автономной Башкирской Советской Республики. Татарские националисты до 1920 года вообще были против самой идеи национально-территориальных автономий. Проект «штата Идель-Урал» Г.Исхаки — продукт уже эмиграции, если не считать неосуществленного ни в какой попытке бумажного экспромта в Уфе 1917 года. А в Думе и Миллят меджлисе они, во главе с С.Максуди, требовали совершенно иного — экстерриториальной, национально-культурной автономии для абстрактных «тюрко-татар» на всей территории России. В чем пан-татаристы и разошлись с А.-З.Валиди. (Основой мифических «тюрко-татар» они скромно считали исключительно самих себя, объявляя тех же башкир вообще несуществующими как этнос, примерно, как З.Гамсахурдия в 1993 году — абхазов и осетин).

И были созданы все эти АССР, кроме Башкирии, без всяких договоров и волеизъявлений, волевым решением центра, не спрашивая «нетитульных» граждан (так же, впрочем, как и «титульных»), желают ли они жить, скажем, в Республике Горских народов Кавказа. Или в Татарии, о существовании которой они ранее не подозревали (или в Советской Булгарии — единства по поводу названия этой республики в самой Казани в 1920-х годах не было (М.З.Закиев). Последнее неудивительно, если вспомнить многочисленность эндоэтнонимов (самоназваний) казанских татар того времени: «муслим», «татар», «булгар», «казанлы», позже в них включили еще «мишар» и «тептяр», а для кучки мечтательных интеллигентов — еще «тюрк-татар» и «татаро-башкир»; их экзоэтнонимы (названия, данные этносу другими народами) — «казанские, поволжские татары», «казанлы», «мангут» и др).

Создавали все АССР с учетом главного опыта эпопеи с Башкирской республикой: автономиям в России — быть! Причем не национально-культурным, как требовали пан-татаристы, а именно национально-территориальным, как предлагали башкирские националисты, прежде всего, столь нелюбимый автором брошюры А.Валидов [7; 8; 13; 16; 17; 58].
Естественно, это стало возможным только в условиях гражданского мира (пусть относительного) и возрастающей централизации, когда подобные «волеизъявления» уже не могли привести к вооруженным межнациональным конфликтам и войнам, как было в период догоравшей Гражданской. (Заметим, что именно в самой Башкирии по этому поводу все-таки полыхнуло — в 1921 году началось башкирское восстание, а к 1922 году, в связи с разразившимся голодом, оно приняло (который раз в истории башкир!) прямо таки самоубийственный для нации характер).

Настоящее административно-государственное обустройство началось тогда, когда все эти волеизъявления во многом потеряли для людей остроту и смысл, — какая разница, если и области, и автономии вновь и жестко включались в развитие единой страны? Образование столь многочисленных АССР и АО, помимо прочих важных целей, преследовало еще одну — дезавуировать, задним числом, исключительный статус башкирской автономии — потому что, с одной стороны, система автономий действительно оправдана формальным признанием права всех народов России на самоопределение, на чем основывали свои претензии башкирские националисты. С другой стороны — для столь большого количества юридически равноправных субъектов федерации нереально предоставление столь же широких автономных полномочий, которых добивались «валидовцы». Соглашаясь с этой системой (автономий и федерации), люди соглашались и с условностью своих прав в ней — в этом республики стали равны. Но главное состоит в том, что эта система, как бы к ней не относиться — заработала и работает до сих пор. Конечно, с неизбежной эволюцией. Между прочим, включение в состав БАССР остатков многонациональной Уфимской губернии навсегда исключало потенциал сепаратистских тенденций в этой республике, что понял и письменно оценил А.-З.Валиди [32, с.151]. Орлов против этого процесса, он за сепаратизм? Экономически малосильные аулы в горах — прекрасный (и всегда исправно работавший!) источник добровольцев для набегов под сепаратистскими лозунгами (и даже просто для набегов). В чем убеждает пример и башкирско-советской войны 1921 г., и Чечни 1990-х гг. А вся история башкир сближает их, скорее с горцами Кавказа, чем с оленеводами Таймыра, с которыми Орлов изволит их сравнивать [1, с.44].

Потому что не найти в истории последнего ни войн с Российской империей, ни масштабных набегов, ни осознанного политического движения за самоопределение, ни Ислама, придающего воинам, его исповедующим, совершенно особое отношение к иноверцам, к друзьям и врагам, к жизни и смерти. И в истории Башкортостана, и в истории Кавказа все это было.
От кавказцев башкир отличает отсутствие ярко выраженной бытовой агрессивности. Терпимость, свойственная народам Урало-Поволжья — центра Евразии. Они традиционно «хорошие солдаты», по выражению английского советолога Э.Карра (американский историк А.Донелли назвал их романтичней: «рыцари степей»), но их воинственность более понятна русским и другим народам Приуралья, чем гневливое высокомерие горцев Кавказа. Такой менталитет складывался исторически, по многим причинам. Включая традиционное многоземелье башкир. На Кавказе причиной яростной конкуренции, не позволяющей ни одному народу превысить определенное количество ртов, было именно чудовищное малоземелье. Вечная «война всех против всех» [Т.Гоббс]. Набеги кавказских горцев, по выражению их современника — «дитятя бедности». Общество просто избавлялось от лишних ртов в прямом соответствии с теорией Мальтуса, которую в БСЭ считали «фашистской» и «человеконенавистнической» (не без морального основания). Как говорит дагестанская пословица: «На межах всегда валяются черепа». Посол царя Петра I в Черкессии Волынский писал: «между ими во веки миру не бывать, ибо житье их самое зверское, и не токмо посторонние, но и родные друг друга за безделицу режут. …Еще их приводит к тому нищета, понеже так нищи, что некоторые князья …не имеют платья, …а купить негде и не на что» [66, с.707]. А для башкир набеги — не столько необходимость, сколько архаичный пережиток. Говоря словами казанского губернатора П.М.Апраксина (в том же, XVIII веке), башкиры, наоборот, «народ пред всеми здешняго краю, пред калмыки и кубанцы, несравнительно богаты, и живут многие из них без всякого смирения и в местах обетованных, на многих тысячах верстах» [46, с.18]. О земельном богатстве башкир даже в ХХ веке, после поэтапной многовековой «приватизации» и разорения земли пришлыми, пишет цитируемый Орловым Т.Сидельников [1, с.57-59]. Лишение башкир привычных им земельных привилегий привело сначала к кризису, закончившемуся войной за самоопределение 1917-1922 гг., а позже отчасти компенсировалось форсированной модернизацией их общества в рамках БАССР.

То, что современные башкиры столь миролюбивы — результат, в том числе, и нормального регионально-экономического развития их республики за последние 85 лет. Когда пассионарная башкирская молодежь шла из аулов в Уфу, как в родную столицу, и становилась нефтяниками и учеными, художниками и агрономами, рабочими и поэтами — патриотами России. А не копила вековые обиды и жажду мести в изгнании или в горных аулах, дожидаясь лишь часа, когда можно отплатить нахальным пришельцам за произошедшие либо выдуманные унижения.

Естественная ассимиляция в городах БАССР — Башкортостана сильно смягчалась и смягчается фактом самого признания нации на существование и самоопределение, собственным государственным языком, возможностью, хотя бы в некоторых случаях — учиться на этом, родном языке, и уж точно — смотреть на нем спектакли, слушать оперы и песни по радио. А национально-культурная автономия без политической (во многом и так ритуальной) в наших условиях — просто фикция.
Напоминаю, в «России, которую мы потеряли», всего этого не было. Отчасти, потому и потеряли.
Орлов оспаривает количество башкир Уфимской губернии (800 тысяч), заявленное в 1922 году М.Халиковым, который мог опираться лишь на собственную память о привычной для себя ситуации и на данные последней переписи. Перепись 1917 года учла в России не менее 1,5 млн. башкир; А.-З.Валиди оценивал их в 2 миллиона — вместе с башкорт-тептярями, так же считал И.В.Сталин в 1919 году, примерно также мог считать и сам Муллаян Халиков — человек валидовского политического круга [45, с.26; 7, с.98-99].

В опровержение Халикова Орлов приводит данные по переписи 1926 года: 625 тыс. башкир во всей БАССР. Т.е. той самой переписи, которая зафиксировала чудовищный факт уменьшения башкирского народа почти наполовину! И злорадно продолжает: «или 23,5 % от общего числа населения, татар — 25%, русских — 40%» [1, с.67]. Странным образом забыв, что всего лишь за девять лет до переписи с такими трагическими цифрами ситуация была иной, примерно такой, какой ее описывал Халиков, не имевший в 1922 году на руках иных данных, т.к. следующая перепись была проведена в 1926 году, 4 года спустя после его высказывания. (Перепись 1920 года не охватила целый ряд районов Башкирии переписчики из Центра просто боялись идти в зоны контроля, по выражению Б.М.Эльцина, «башкирской военщины»). Не люблю политкорректности. Но неужели не стыдно жить в стране башкир и с ясными глазами намекать: зачем вам республика, вас меньшинство на собственной Родине, вас выморили наполовину за время ее становления? А мне почему-то стыдно, г-н Орлов, за Вас.

Непонятно, к чему придирается Орлов в суждении И.Илишева: « «К сожалению, есть люди, пытающиеся доказывать, что федерализм, построенный на основе этно-национальных образований — неперспективен. Опыт Башкортостана свидетельствует об обратом». Командировать бы профессора в 1922-й — для изучения опыта...» [1, с.68]. Это все равно, что сказать тем, кто считает, что Сталин правильно сделал, что индустриализировал страну и армию: командировать бы их в июнь 1941 года — для изучения опыта! Или доказывать, что Петр I напрасно ввел армию европейского образца — потому что была катастрофа под Нарвой! Но ведь в современных пределах автономии, которых добивались башкирские автономисты, т.е. после 1922 года, катастроф, подобных пережитым населением к тому тяжелому году, более не повторялось! И Башкортостан — действительно регион-донор, точнее, автономия-донор!

Лишившись статуса автономии, он донором, скорее всего, быть перестанет, и станет обузой, с непредсказуемыми настроениями озлобленного населения. Впрочем, о будущем — отдельно.