Казаки, мужики и башкиры

«Ты, холоп, — не казак! Ты и барину своему холоп, и царю холоп.
А казак и царю своей волей служит!»
Полковник Овчинников; С.П. Злобин, «Салават Юлаев»

 Федералистскими, точнее, автономистскими тенденциями отличались не одни башкиры. В военном плане самой мощной автономной силой в России времен Гражданской войны были казаки. Именно казачья элита выдвигала проекты «Союза Юго-Восточных народов», к которому поначалу присоединился и Дутов, «Конфедерации казачьих войск и вольных народов гор и степей» и т.п. Отношения казаков с настоящими белыми, «кадетами», были очень сложными [20; 34]. Атаман самого сильного, Донского войска П.И.Краснов, например, слал приветственные письма германскому кайзеру Вильгельму, называл себя его другом и заключил с ним союз [34, с.19]. «Добровольцам» «находящимся в войне с немцами», но делавшим вид, что никаких немцев на Дону и Украине в упор не видят, все сие очень не нравилось [34, с.22-23]. С другой стороны, без казачества «державное» Белое движение было беспомощно [34, с.32]. А донцы, сначала, были беспомощны без немцев.

На территории Башкортостана противоречивость казачьего вопроса привела к союзу, а позже — к столкновению оренбургских казаков с башкирами. Но казаки казакам рознь. Были нюансы, которые полезно знать.

Поэтому упоминания Орлова о казаках целесообразно выделить в отдельный раздел. Орлов желчно замечает: «казаки атамана Дутова, совершив дерзкий налет на красный Оренбург, помогли бежать лидеру автономистов из тюрьмы. Пришла пора благодарить» [1, с.4]. Что же произошло в действительности? 4 апреля 1918 года в результате лихого набега на Оренбург казаки Дутова и башкиры Амира Карамышева освободили узников губернской ЧК, включая Валидова [13, с.44]. Но освобождение Ахмет-Заки в качестве цели набега никогда самим Дутовым не отмечалось. По крайней мере, никто из казаков во время налета о нем и не вспомнил. Покинув узилище, Валидов прежде всего связался с Амиром Карамышевым, своим другом детства, а вовсе не с Дутовым [7, с.97]. Так что за свое освобождение Валидову было кого благодарить и помимо Дутова. И отблагодарил он Дутова немедленно — активной вербовкой тысяч воинственных союзников — башкир.

Каждый башкир, убитый в боях с красными, заменил собою казака. Каждый башкирский штык, каждая шашка — реальная помощь и казачьему, и Белому делу. А работали башкиры с клинком и винтовкой не хуже самих казаков. Вот пример более позднего времени, когда союзники уже находились на грани разрыва. Дутовская администрация возлагала ответственность за контрразведку по Башкортостану на Н.Старикова. Его наблюдения на ноябрь 1918 года: «Мое впечатление от казаков, которых я видел на улицах города, маршировавших взводами и ротами, таково, что они не радуют глаз военного человека, …такая же расхлябанность, к какой мы уже привыкли за последнее время, когда видим наши русские части. Совершенно другое впечатление от башкирских частей [пропускаю длинные комплименты. — А.Б.]. Видел башкирскую кавалерию, которой можно было любоваться…Орск был взят почти исключительно башкирами (казаки чай пили в это время, как говорят башкиры), а между тем честь взятия Орска Дутовым приписана прежде всего «доблестным» казакам» [17, с.336]. Далее об угрозах башкир Дутову, кутежах Дутова и т.д.

Закончилось все проваленным заговором Валидова-Каргина-Махина-Чокаева и боем башкир-«валидовцев» с казаками-«дутовцами» в Оренбурге с применением артиллерии, бронепоездов и пулеметов (сам Дутов отделался легким ранением). Уже после перехода на сторону большевиков, скромный Валидов попросил у «красного» командования для своего Башкирского корпуса всего по 10 патронов на человека. Знали башкиры цену патронам, зря их не тратили. Поэтому им и этого хватало: каждый патрон — аккуратное отверстие в белогвардейском или краснармейском черепе — уж кому как повезет, в зависимости от того, на чьей стороне в данный момент дерутся башкиры. Кстати, что это за «белобашкирский отряд» Карамышева? Дело в том, что объявленная Башкирским Шуро мобилизация шла и без Валидова. Партизанские отряды башкир росли как грибы. Механизм был запущен, и в дело вступили старинные традиции боевой самоорганизации башкирского народа. (У казаков — аналогично). Так, 23 марта 1918 года Валидова посетил в камере товарищ Цвиллинг, весьма видный большевик. Он требовал прекратить мобилизацию (!) и формирование башкирских частей. На что Валидов резонно отвечал, что это невозможно сделать, тем более — находясь в тюрьме [13, с.44].

После освобождения Валидова одной из таких частей — дружиной Карамышева, и возрождения Башкирского правительства, кантональные отряды дисциплинированно стягивались в регулярные полки. Никакой анархии — матери порядка! Анархии башкиры насмотрелись у большевиков и на чужие грабли наступать не хотели, поэтому переходили к порядку напрямую, сразу устанавливая в своих рядах жесточайшую дисциплину [1, с.19]. В людях был избыток, не хватало оружия!

Именно по этой причине мобилизации в «баш.части» весьма неполиткорректно не подлежали татары, мишари, даже тептяри. (Вопреки мнению С.А.Орлова) [1, с.7]. Желающих повоевать среди самих башкир оказалось столько, что Валидов позволил себе роскошь думать о благонадежности и «национальной чистоте» рядов. Драгоценного оружия на своих-то не хватало.

С офицерами — обратная ситуация. Офицеров из башкир было непропорционально мало (Башкирского Войска в царской армии не было уже почти полвека, и строить военную карьеру простым башкирам мешал языковой барьер [16, с.26] ), поэтому в командном составе служили и русские, присланные белой Народной армией Комуча, и татары, и поляки.

Странно обвинять Валидова в неблагодарности к атаману Дутову, как это делает Орлов [1, с.9] — во время Гражданской войны события менялись, как в калейдоскопе, вчерашние не только друзья, но даже братья становились врагами и снова друзьями по нескольку раз (если физически переживали подобные перемены).

Это хорошо понимал и сам А.И.Дутов, лично нисколько не возмущенный поведением Валидова [С.М.Исхаков, Мустафа Чокаев], и пытавшийся возобновить с ним союзнические отношения [генерал Акулинин, А.Валидов]. Неизвестно, насколько искренне; в частности, сам Валидов небезосновательно считал такую реакцию Дутова попыткой обмануть, использовать и при удобном случае заманить самого Валидова в ловушку, для ареста.

Недавнее похищение колчаковцами членов уфимского Всероссийского коалиционного правительства давало достаточную пищу его подозрениям. Поэтому на последний телефонный призыв Дутова встретиться Валидов отвечал отборным матом [16, с.276].

Муртазин поступил позже еще эффектней. Во время вторичного перехода его Башкирской бригады на сторону красных, уже после нападения Муртазина на белого генерала Эллерс-Усова, другой генерал, командир корпуса Бакич, по телефону потребовал личной встречи с башкирским комбригом для подтверждения преданности последнего. Но Мутазин решил, что разговор не телефонный. «Башкомбриг ответил, что явится завтра. И действительно, на следующее утро, 18 августа, он приехал в штаб со своей бригадой, разгромив части корпуса» [27, с.91].

Постоянно меняли союзников очень многие: Нестор Махно, атаман и диктатор Дона П.Н.Краснов, союзники Валидова атаман Уральского казачьего Войска Каргин (согласно плану А.Валидова и М.Чокаева, он должен был занять место Дутова в случае удачного переворота) и подполковник Махин. Кстати о последнем. «Федор Евдокимович Махин — подполковник, в 1917 году начальник штаба 3-й стрелковой дивизии и одновременно председатель бюро партии эсеров этой дивизии» [35, с.113] появился в Уфе «со всеми надлежащими мандатами» в качестве специального представителя командующего Восточным фронтом М.А.Муравьева, одного из самых кровавых красных командиров. Например, при отступлении из Одессы это он отдал приказ «снести с лица земли огнем артиллерии всю буржуазную часть города» (И.Якир). В Уфе слухи о назначении Муравьева вызвали панику мирного населения [35, с.111]. С 18 июня 1918 года согласно Муравьева Махин стал «военным руководителем Уфимского полевого штаба, возложив на него управление Уфимским губернским военным комиссариатом, формирование пехотной дивизии и командование военными действиями против чехо-словаков на Миасском и Кинельском направлениях» [35, с.111-112]. Но уже 27 июня Махин не просто перешел на сторону белых, но сдал им все планы по обороне большевиками Уфы, которые сам же во многом и разрабатывал.

Историки расходятся, пошел он на этот шаг из идейных или конъюнктурных соображений. Но Махин «без сомнения во многом способствовал тому, что кровопролитие и разрушение Уфы в случае боев в городе было предотвращено. В июле-сентябре Махин командует группой войск Народной армии, освободившей от большевиков с помощью поволжских партизанских отрядов (6 тысяч крестьян) юго-западную часть Самарской и север Саратовской губерний. …И.Г.Акулинин, один из сподвижников атамана Дутова, в своих воспоминаниях утверждал, что на следующий день после раскрытия заговора "полковник Махин получил от ... генерала Дутова командировку в Омск, откуда выехал за границу" 4. Но это не так. [На заметку историку С.М.Исхакову по поводу правдивости генерала Акулинина. — А.Б.]. Вместо Омска Махин направляется в Уфу, где присоединяется к группе эсеров, разрабатывавших план действий по свержению белых на Урале. Специально для ареста Махина Колчак направляет в Уфу отряд казаков. В середине декабря Махин был схвачен и отвезен в Омск, но по рассмотрению его дела освобожден. После отказа Махина служить "белому делу", за что казачьи сибирские офицеры пытались его убить, правительство Колчака (видимо, после обращения представителей Антанты) отправило его во Владивосток. Там Махин был убит при невыясненных обстоятельствах» [35, с.115]. «Судьбы, судьбы, кто вас выдумывает?» — справедливо удивлялся В.С.Пикуль.

Не Валидов «испортил отношения с оренбургскими казаками», в чем обвиняет его Орлов со слов его личного неприятеля, дутовского генерала Ханжина и начштаба последнего, генерала Щепихина [1, с.10]. Их испортило слепое упрямство генералов вроде Ханжина, Акулинина, Круглевского, Иванова-Ринова, считавших «вредным и нежелательным формирование башкирских частей и, особенно кантональных дружин, на которые могут опираться авантюристы типа Валидова» [1, с.11]. «Особенно кантональных дружин» — т.е. отрядов самообороны, единственно близких и понятных башкирскому народу, самостоятельно изгнавших большевиков из родных аулов, как и казаки — из станиц.

Позиция генерала Ханжина, «родом из оренбургских казаков» [1, с.10], естественна. Отношения башкир с оренбургскими казаками испортил еще земельный вопрос, задолго до рождения Валидова. Как москвичей — квартирный, по выражению М.Булгакова. Оренбургское войско, в отличие от Донского, Кубанского и Яицкого (Уральского) — войско, искусственно созданное «сверху».

Распоряжением правительства из иррегулярной части гарнизонов крепостей Оренбургской линии, Уфы, Нагайбака, Исецкого казачьего войска (Исецкие казаки, кстати, оренбургских невзлюбили) и 40 тысяч приписанных к нему государственных крестьян [36]. Т.е. войско, не просто использованное, а созданное с полицейскими целями. С мятежными аборигенами дружеских отношений Оренбургское войско поддерживать не могло по определению, хоть в его составе было много этнических башкир, татар, казахов, оторванных от своих этносов [7, с.382; М.М.Маннапов]. Во-первых, потому, что немалая часть обширных земли Оренбургского Войска была отобрана при его образовании правительством у «коренных», и местные споры по этому поводу не прекращались до Смуты [М.М.Маннапов].

Во-вторых, менталитет оренбургских казаков сильно отличался от традиционного казачьего. Прежде всего, отсутствием тяги к автономности, которых у них, в отличие от донцов и уральцев, отроду не наблюдалось. Подобным был принцип формирования и ряда других, «ненастоящих» казачьих войск.
Настоящие, самоорганизованные казачьи войска, не считая ликвидированных Екатериной Великой запорожского и волжского, — это донское, уральское (яицкое) (но не оренбургское!), терское (гребенское), отчасти кубанское и астраханское (калмыки).
Их отношения с «коренными» можно определить как боевое соперничество равных, вольных людей. К крестьянам их отношение было много хуже: «Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо» [Л.Н.Толстой, «Казаки»]; «Ишь ты, поганка! К мужикам вздумал приравнять! …Казаки от казаков ведутся!» [М.А.Шолохов, «Тихий Дон»]. Психологию и язык своих тюркских соседей настоящие казаки понимали хорошо. «Молодой казак щеголяет знанием татарского языка, и разгулявшись, даже с своим братом говорит по-татарски» [Л.Н.Толстой, «Казаки»]. Неудивительно, что в башкирско-советской войне 1921 года во главе одного отряда башкирских повстанцев стоял уральский казачий офицер Выдрин [27, с.173]. Остальные казачьи войска сформировались по иному, искусственному, полицейскому (точнее, милицейскому) принципу.

Именно поэтому, например, «ген.-майор Тонких, забайкальский казак по происхождению и бывший начальник штаба Южной амии генерала Белова (во время Колчака)… был не только противником национального формирования, но даже сторонником упразднения казачьих формирований вообще, как сеющих рознь в войсках» [18, с.161]. И Иванов-Ринов, из семиреченских казаков, и атаман уссурийских казаков Савицкий придерживались подобных настроений. Потому то атаман Дутов с приходом Колчака так легко отказался от идей федерации и автономии, чем приобрел себе в лице своего бывшего союзника Валидова непримиримого врага.

Напротив, атаманы Кубанского войска, атаман Всевеликого Войска Донского П.И.Краснов твердо придерживались именно идей федерации, либо, как минимум — казачьей автономии в составе России [34, с.6]. Так же, как и Вешенские повстанцы на Дону, о которых упоминает Орлов [1, с.26], забывая об их политической платформе: «За Советы без жидов и коммунистов!». За автономию сражались и башкиры, что у Валидова, что у Курбангалиева.

В глазах башкир «оренбуржцы» — скорее не казаки, а именно «слой русского простонародья» [1, с.58], сделанный казаками. Настоящие казаки для них — такой же народ, как казахи или они сами. А «простонародье» — пришлые, менее знакомые и понятные, менее уважаемые и занимающие не свои, — пусть бы отвоеванные, но собственные, — а их, башкир, исконные земли, жульнически «приватизированные» для «оренбужцев». В николаевские времена для доукомплектования Башкирского войска офицерами привлекали именно оренбургских казаков — людей, незнакомых с вольными обычаями степняков, горцев или казаков настоящих, и даже враждебных им. Людей часто «мужицкого» происхождения, на которых башкиры ранее привыкли глядеть с высоты коня, неожиданно получивших преимущества и даже власть над самими башкирами. Вдобавок — конкурентов башкир в земельном вопросе. Новые «отцы-командиры» в ударном порядке вводили русификацию (которой, в отличие от татар, башкиры ранее никогда не испытывали), мелочный регламент и муштру, нормальную для них самих, но нетерпимую и бессмысленную для башкир [37].

В Отечественной войне 1812 года башкиры как-то без всего этого обходились, но выставили против Наполеона больше полков, чем все остальные инородцы и казаки, вместе взятые, если не считать Всевеликого Войска Донского. (Разброс оценок историков: от 22 до 30 полков) [38, с.151]. И воевали. Весьма успешно [39].

Последствия засилья «Филаток» (так называли башкиры оренбургских горе-командиров) были печальны для отношения башкир к самому институту Башкирского Войска, к которому сначала они относились с великой гордостью. А коллективная историческая память у башкир очень (для русских — ненормально) длинна. Например, последствия башкиро-казахских войн XVIII века документально фиксировались и в 1789 году [40, с.106], и даже в XIX веке [41, с.18], а эпизодически, в стереотипах, сказываются до сих пор.

С казаками — не сказываются, потому что в годы Советской власти казачество, к прискорбию, ликвидировано как класс (точнее, как сословие), причем роль «иногородних» в страшном «расказачивании» была аналогична роли пришлых «новых русских» в терроре против башкир. Современные казаки вызывают ассоциации со своими действительными или мнимыми предками не более чем члены «дворянских собраний», количество которых в современной России вышло за рамки здравого смысла. Но никого не обижает. Поскольку это явление носит безобидный, а иногда полезный — патриотичный любительско-этнографический характер.

Казачья автономия была неприемлема не только для большевиков (память о подавлении казаками революции 1905 года), но и для Советов вообще. Причем в любой форме. Поскольку носила не национальный, а сословно-классовый характер. П.Н.Краснов это понимал, поэтому и пытался, в отличие от Деникина, превратить «войну классов» в «войну народов», настаивая, что казаки — не столько сословие, сколько отдельный народ, этнос [34, с.26]. (В действительности «настоящие казаки» — скорее субэтнос, но тогда таких терминов не знали). Но не принял ее и белый генералитет, так же, как и автономию Башкирии. (Комуч, Семенов — исключение).

Башкирская автономия — напротив, была жизнеспособна, поскольку классового, а к тому времени — даже сословного характера не носила, она была именно национальной, поэтому в Советской системе — допустимой, хоть и на ритуальном, как выяснилось позже, уровне. Элемент сословности — вотчинное право на землю, еще до революции был настолько ущемлен, что даже Валидов его сохранение и восстановление проектировал в новых, социалистических терминах — через автономную национализацию земли и крупной частной собственности.

Лозунг национализации совпал с большевистским по форме, но, конечно, не по содержанию. Но и форма очень важна для диалога в эпоху непримиримой гражданской войны, чем откровенно пользовался Валидов.

Конечно, если бы Войско Башкирское сохранялось до Смуты, сценарий получился бы совершенно имным. Скорее всего, Белое движение получило бы не менее строптивого, но более могучего и преданного союзника, наподобие Войска Донского. Но виртуальная история — игра небезопасная для понимания истории реальной, поэтому вернемся к последней.

Взгляд на казачьи проблемы понадобился мне потому, что на их примере легко проиллюстрировать простой тезис: Гражданская война не была примитивным столкновением «белых» и «красных», как представлено в стереотипном изложении Орлова.

Это — сложная и крайне жестокая борьба самых разных сил, соединявшихся в союзы и сталкивавшихся в битве в самых разных, постоянно менявшихся сочетаниях. Гражданская война потому то и гражданская, что идет между гражданами: общество расколото, и священны для каждого только интересы своей группы: партии, клана, банды, армии, народа.

Поэтому странно упрекать какую либо из этих сил (например, казаков либо башкирских националистов) за «неверность» другой. Подобные обвинения могли предъявлять друг другу современники, участники событий. Но не мы, их далекие потомки, не знающие даже толком, как все обстояло тогда в действительности.

Вопрос должен заключаться в ином: к чему вели эти силы, и к чему привело их реально сложившееся взаимодействие? Кроме того, известная в России история казачества позволяет провести ряд аналогий, полезных для понимания ситуации в Башкортостане того же времени. Не только проблемы автономии, но и главного для населения — земельного вопроса.